Персональный сайт - Воспоминания дочери генерала

Краузе (Калитина) Наталья Петровна (1895 - 1929 гг.)

Воспоминания дочери генерала

Глава 2. Гражданская война

Революция начала принимать в это время кошмарные формы. Я помню, как мы надеялись тогда на генерала Корнилова и как ждали, что он разобьёт большевиков. Вся офицерская молодёжь на группах во главе с отцом решила идти к генералу Корнилову на объединение и на помощь. Срочно было по этому поводу в саду атамана Ессентукской станицы собрание, после которого на другой день папуся был арестован и увезён в город Владикавказ. Мама поехала с ним, а мы сильно волновались, но несколько офицеров поехали папусю сопровождать и обещали нам сейчас же, если что случится, дать знать. Керенскому была послана телеграмма, и тот велел немедленно выпустить папу, тогда через неделю они с мамой вернулись.

От Андрея каждый день я получала огромные письма, которые трогали меня своей нежностью. Он очень меня звал и торопил приехать. В Петрограде же в это время начался голод, и к нам в Ессентуки приехал наш бывший лакей Константин Малтизов (осетин) и стал уговаривать наших поселиться на время голода к нему в Черноярскую станицу, где он нам снял уже дом и где мы будем спокойно и не голодая жить. И так все наши планы изменились. Решено было, что мама, Лиза, Павлуша и няня поедут в станицу, а я с папой временно поедем в Петроград и скоро вернёмся тоже к нашим.

В Петрограде мы остановились с папой в доме графа А. И. Воронцова-Дашкова на Моховой улице, который он нам любезно предоставил в наше распоряжение. Андрей на вокзале меня не встречал, так как поезд пришёл не вовремя. Я ему протелефонировала, и он просил меня скорее приехать к ним с папочкой, что мы с ним и сделали. Я была удивлена и поражена, увидев Андрея с пробором (летом он носил стриженые волосы, которые от контузии были ещё к тому же короткие). Ему он очень шёл, тёмный костюм тоже, и мне показался он очень красивым. С Андреем мы радостно встретились, но его родители мне сразу не понравились, и это чувство, несмотря на все усилия, я не могла из себя вырвать никогда впоследствии. Я об этом сказала Андрею, а также, что родители его не хотят, чтобы я выходила за него замуж, он, конечно, меня разубеждал и уверял, что мы будем всегда жить отдельно и ничего общего с ними иметь не будем.

В Петрограде в это время события шли полным ходом, и ежедневно что-либо происходило новое. Нервы были натянуты, и атмосфера была крайне тревожная, голод тоже уже начал проявлять себя, и провизия хотя ещё доставлялась, но за большие деньги и с большим трудом. Большевики устроили поход против Керенского, кончившийся его поражением. Во время похода и взятия Зимнего дворца Андрюша был заставлен командовать всеми гвардейскими частями против Керенского. Я волновалась страшно за Андрея, так как знала, что он не выдержит со своим характером, и его убьют. Он командовал в Красном Селе и присылал мне ежедневно с солдатом вести о себе. Мы с матерью беспокоились невероятно.

Однажды поехали с отцом к Краузе, чтобы сообщить об отъезде, и на их улице была такая стрельба, что мы едва добрались до дома. Оказывается, в это время обстреливалось Павловское училище, которое находилось на той же улице. Когда Андрей приехал по делам, то мы с ним решили, чтобы он больше не возвращался в Красное Село и что мы с ним должны как можно скорее уехать к нашим в станицу. Его мать тоже очень хотела этого и рада была, что Андрей таким образом будет спасён. Это тяжёлое время нас очень сблизило с Андрюшей, но в глубине души я прятала горький осадок, который оставался от отношений Андрея, так как мне казалось, что в них и его ласках есть примесь разврата. Его отношения были не те, что у Аси, а другие, не похожие на Кутузова. И так назначен был день отъезда.

Мы думали тогда, что уезжаем на два-три месяца, после чего большевиков уже не будет, и мы, вернувшись, поженимся. Нам с Андрюшей так посчастливилось, что почти всю дорогу ехали в отдельном купе. Приехав в станицу на станцию, нужно было около 10 вёрст ехать лошадьми. Наши очень обрадовались, и мы были рады, что окончились наши волнения и, наконец, мы можем спокойно дышать. Дом был поместительный и состоял из шести больших комнат с верандой. Андрюшу поселили отдельно, я спала с Лизой и Павликом. Вскоре приехал папочка со своим казаком Казеем, который долго оставался ещё при отце из любви к нему. Оказывается, что в Петрограде уже творилось что-то невероятное. Всех арестовывали прямо на улице и расстреливали. И мы едва узнали отца в штатском платье; они с трудом уже добрались до нас, и все их давили и теснили.

Соединившись вместе, мы стали жить спокойно, сытно, но были как бы отрезанные от всего мира и не знали, что творится на свете. Изредка доходили какие-нибудь слухи, и то часто в искажённом виде. Мы с Андрюшей жили друзьями, читали вслух и вместе даже вышивали. Он по-прежнему был ко мне очень нежен, ласков и торопил со свадьбой. К нам приезжал Вова Добрышин, и Лиза решила уже выходить за него замуж. Асюня тоже хотел приехать, но Вова ему написал, чтобы он не приезжал, так как я невеста. Я же чувствовала, что если Ася приедет, то я не выйду за Андрея, так как побеждает всегда более сильный, и им является Ася. Но он думал, что я очень счастлива, не захотел, видно, расстраивать моё счастье и не приехал.

Осетины не переставая приглашали нас на свои «куфты», пиры, устраиваемые по случаю свадеб и разных празднеств. Женщины обыкновенно сидят у них за столом отдельно. Хозяйки-осетинки должны мужчинам прислуживать и подавать араку. В одном котле они варят барана, быка, гусей, уток, поросёнка и т.д., и всё это подаётся к столу в варёном виде. За столом, куда все садятся по возрасту (почтение к старости - единственный обычай, который мне у них нравился), произносят много тостов и выпивают огромное количество араки. Это единственное, что причиняло мне большое огорчение, так как Андрею после контузии совсем нельзя было пить, поэтому от араки он бывал всегда пьян и часто делался невменяем. На следующий день всегда проливал слёзы, прося у меня прощения и уверяя, что больше этого никогда не будет. Но когда надо было идти на куфт, повторялось снова, так что я уже решила не выходить замуж и однажды, рассердившись, выкинула чемоданы Андрея. И он собирался от нас уезжать на фронт. Папочка всегда потом представлял эту сцену в комическом виде, как Лиза взяла пример с меня и на следующий день выкидывала чемоданы Виктора Ивановича. Это являлось единственным тёмным пятном в наших отношениях с Андрюшей и причиняло мне много горестей.

Мы познакомились со всеми, и у нас часто кто-либо бывал. Рядом в станице жил генерал Левшин, который являлся представителем Добровольческой армии в Терской области, и с ним два милых его адъютанта - Николайчик и Арсеньев. Первый из них был сразу же убит большевиками после их поездки на фронт. Все они трое очень часто у нас бывали. В наших станицах приезжали к нам скрываться многие аристократы и светлейший князь Голицин тоже жил одно время. Скрывалась также семья генерала Корнилова. Осетины удивлялись, как это мы с Андрюшей всегда вместе и ходили даже под ручку. Андрюша просил меня пожениться и не ждать окончания большевизма, которому конца не предвиделось, и мы решили венчаться.

2 февраля 1918 года была наша свадьба. Андрей перед этим с трудом пробрался в Кисловодск, где смог достать только обручальные кольца и икону, а платье подвенечное так и не удалось сделать, и мне пришлось венчаться без него, прямо в светлом костюме. За несколько дней до свадьбы у нас в доме Малтизова приготовлялись разные кушанья и пеклись пироги, так как приглашена была вся станица наша и соседняя, Осетинская, где тоже почти в каждом дворе были папины бывшие офицеры. Мы с Андрюшей накануне свадьбы были в церкви и оба горячо молились перед иконой Божией Матери. В день свадьбы я волновалась только, когда начала одеваться. Моими шаферами были Виктор Иванович и сын нашей хозяйки, а у Андрюши даже не помню кто. Родители благословили нас, но в церковь не поехали. Народу было масса, и все глазели вовсю. Я от этого нервничала, и Андрюша тоже волновался, стоя под венцом, но когда наши руки соединили, то крепко жал мою руку, стараясь этим меня подбодрить. После свадьбы был ужин с изобилием всяких яств, вина, араки. Народу был полный двор; так как наш дом не мог вместить всех гостей, то танцевали лезгинку прямо на улице. И так продолжалось до утра.

Я теперь жила вместе с Андреем в его комнате, куда мы поставили другую кровать и устроили комнату заранее. Я долгое время не жила с Андрюшей как с мужем. Мне казалось это тогда чем-то нехорошим, и я хотела с ним жить как брат и сестра. Он согласился, но потом уже говорил мне, что сделал это потому, что знал, что рано или поздно я буду его настоящей женой. За время пребывания невестой я так привыкла к Андрюше, что наши отношения мало изменились. Мы с ним жили дружно, и он своей любовью тоже заставил меня его полюбить. Он буквально предугадывал все мои желания и умел читать мои мысли. Андрюша привёз с собой очень мало вещей, и летнего ничего не было. Няня сшила ему простую русскую рубашку, в которой он ходил.

Мы все весной разводили огород и сажали за станцией в общей с осетинами бахче арбузы, много гуляли и иногда ездили на лошадях в соседние станицы за провизией. Ели тогда сытно, продавая и обменивая на провизию свои ковры и платья. В России же в это время был уже настоящий голод. Андрюша мне подарил хорошенького чёрненького барана, потом я купила себе другого, беленького. Это были мои дети Борька и Манька, которых я выкормила из рожка и которые были ко мне привязаны, как собаки, и всюду меня сопровождали хвостом. Все смеялись и говорили, что это мои адъютанты. Летом и осенью было очень тревожное настроение, так как большевики шли вперёд, разбивая белых, и были уже близко от нашей станицы, которая держалась до последнего. Большевики требовали от станицы выдачи им моего отца, но они ответили, что этого никогда не будет. В церкви постоянно, особенно ночью, гудел набат, и наши мужчины сейчас же отправлялись с ружьями на сход, а мы сильно нервничали и принимались каждый раз складывать самое необходимое, чтобы бежать.

Осенью Андрюша поступил к генералу Левшину в штаб и уехал к нему в станицу Прохладную, куда вскоре он выписал и меня. Там пробыли с ним вместе недели три, за это время события приняли такой характер, что нужно было уже бежать, так как всюду уже были большевики, и единственный путь отступления оставался на Нальчик. Генерал Эль-Мурза Мистулов, командовавший тогда терцами, разочаровавшись в казаках, застрелился, и наша станица тоже была взята большевиками. Наши успели выехать и приехали к нам в Прохладную, успев захватить с собой несколько сундуков вещей. Из Прохладной мы все отправились в Нальчик, где наняли за городом шикарную дачу, так как в городе помещений не было. Андрюша в первый же день пошёл ставить самовар и уронил свой браунинг, прострелил себе живот. Я чуть с ума тогда не сошла от горя и страха, что он может умереть. Лиза бегала за доктором, который утешил, что если не случится перитонит, то всё будет благополучно. Решено было, что уйдут в поход только папочка и В. И., так как Андрюша не перенесёт тяжестей дороги, и генерал Левшин не захотел его взять, уверяя, что он умрёт в дороге. Мы закопали с Лизой наши бумаги, карточки и некоторые вещи в землю и хлопотали получить подложные документы.

На следующее утро папочка и В. И. уехали, чтобы совершать поход со всеми офицерами и казаками под предводительством генерала Левшина из Терской области в Кубанскую, где тогда большевиков не было. Не прошло часа, как генерал Левшин прислал к нам адъютанта князя Л. с подводой и просил нас как можно скорее собраться. Мне не позволили даже закупить провизию, и я успела взять с собой только маленький чемоданчик с золотыми вещами и бельём. Даже не захватили с собой свои шубы и буквально замерзали потом в горах, покрытых ледяной корой. Андрюша лежал пластом, и я очень волновалась, как он перенесёт долгий путь.

Мы двинулись громадной несколькотысячной массой, но в полном порядке. Казаки и офицеры ехали верхом, многие шли пешком. Пришлось нам двигаться самыми горными и узкими тропинками, минуя Кисловодск. Иногда бывали перестрелки с большевиками. В некоторых местах дорога была такая, что проезжать не было возможности, не было даже тропинки, а со всех сторон были пропасти и кручи. Тогда офицеры несли Андрюшу с повозкой на руках, а я шла пешком. Наши подводчики, мужики вернулись к себе домой в Нальчик, так как не могли перенести такого холода и голода. Есть было положительно нечего. Изредка казаки где-то добывали несколько баранов, но часто за отсутствием топлива доставалось каждому по малюсенькому сырому кусочку мяса. Лошадей тоже кормить было нечем, и я ночью ходила воровать в обоз кукурузу для наших лошадей. Андрюше изредка делали перевязки, когда были на дороге какие-либо сакли или домики. Ему всегда уступалась кровать, все же мы спали прямо на полу, буквально вповалку. Рады были, что хоть в тепле и не замерзаем. У нас много заболело народу воспалением лёгких, и несколько человек за поход умерло, их мы тут же принуждены были похоронить.

Радости нашей не было конца, когда мы после трёх недель пути голода и холода входили в Кубанскую станицу. Кубанцы выслали папочке навстречу тройку. В каждой хате ждал нас ужин и ночлег. И мы, как дикие звери, набросились с жадностью на еду. Постепенно двигались дальше и почему-то долго застряли в станице Баталпашинск. Андрюшина рана заживала, и он уже ходил. От наших не было известий, и мы не знали, живы ли они, так как до нас дошли слухи, что их дачу большевики в первый же день сожгли и имущество разграбили. Мы так и жили в неизвестности, что с ними. Слухи эти оказались верными, и они, бедные, бежали полуголые ночью в незнакомый город и три месяца страдали в нужде, после чего приехал отец их спасать. Мы отправились на броневом поезде в Екатеринодар и с папой и с Андрюшей остановились у хороших знакомых - Шустовых, а потом, найдя номер, перебрались с Андрюшей туда. Я продала Бунятовым свои бриллианты, дала часть отцу, а на остальные мы с Андрюшей жили и решили ехать в Крым. Андрюша хотел отыскать свой Павловский полк и воевать в полку.

Простившись с папой, мы выехали с Андрюшей в Новороссийск, где в ожидании парохода неделю жили у брата Виталия Ефимова, артиста. На пароходе было столько народу, что спать пришлось прямо на полу. Я познакомилась и разговорилась с одним красивым гвардейским офицером, который в дороге за мной ухаживал, и Андрей устраивал мне всю дорогу сцены ревности. Приехали мы в Феодосию, где стоял полк Андрюши, перед Рождеством. И Рождество, помню, встречали у нас с несколькими офицерами, Андрюшиными приятелями.

Жили мы тогда с Андрюшей на Галерейной улице вблизи от моря, снимая небольшую комнату. Феодосия мне за отсутствием зелени не понравилась, и удивило меня, что чудесные особняки богачей Крыма, Стамболли и Хаджи тоже не имели садов. Весной ещё к тому же дует ветер, и единственно прекрасно там море.

Я вскоре после приезда заболела возвратным тифом в очень сильной форме, вероятно, заразилась на пароходе. Андрюша трогательно за мной ухаживал и не спал иногда целые ночи. Трогательное отношение к нам, офицерам и их жёнам, было в Феодосии со стороны богачей караимов, и такого отношения я не встречала более во время Добровольческой войны нигде. Они ежедневно присылали ко мне своего врача и все самые тонкие блюда и вина, что обыкновенно съедал Андрей с приятелями, так как я долго не могла ни на что смотреть. Все офицеры тоже были распределены группами по домам, где их столовали и откармливали прямо на убой. Мы попали к Хадисе. Андрюша стеснялся сначала, потом мы так привыкли к ним и встречались там с таким радушием и гостеприимством, что были им родные. К солдатам тоже отношение было изумительное. Им пеклись пироги, содержался чудный лазарет и на фронт посылались посылки.

Как только я поднялась на ноги, Андрюша должен был ехать на фронт в полк, который воевал тогда против Махно на Перекопе. Андрей командовал тогда своим полком. Полк тогда представлял из себя одну роту, состоявшую большей частью из офицеров. Я горько плакала в день его отъезда и осталась слабая и больная одна. Переселилась жить к одной старушке, продолжая ходить ежедневно к Ходжи. От Андрея получала каждый день или письма, или телеграммы. Дела наши становились всё хуже и хуже, и Крым должен был быть взят большевиками.

Надо было уезжать. Мы решили ехать на Кавказ отыскивать наших, так как в это время там уже большевиков не было. Как только не пришлось нам с Андрюшей ехать! Помню, раз ехали вместе с лошадьми. Приехав в Кисловодск, нам сказали, что наши в Нальчике. Там тоже их не оказалось, а нашли мы их во Владикавказе, где папуся был начальником гарнизона.

Это был единственный город, где мы пожили более или менее спокойно. Да и то, жалованье было очень плохое. Мы питались неважно, так как продавать больше было почти нечего. Зато были почёт, мотор, извозчик и ложи во все театры и кинематографы, это даже мне надоело. Квартиру нам предоставили роскошную, лучшую в городе, с громадной зеркальной залой, дубовым резным кабинетом. Столовая, в которую спускались подъёмная машинка из кухни с кушаньями, восходила в зимний сад со множеством цветов с аквариумами и разноцветными стёклами в окнах. Всем членам семейства было по комнате. В нашей комнате с Андреем была мебель красного дерева в стиле рококо. Андрей поступил в штаб к папе и был его адъютантом. Весной мамочка сильно хворала, и мы много переволновались за её болезнь и операцию. Доктор Захаров ей вырезал огромную кисту, которая уже начала портиться. После операции мама подправилась и, как будто бы, стала чувствовать себя лучше. Я вскоре после этого почувствовала себя в положении, хотела сделать выкидыш и уже должна была идти на операцию, сговорившись с доктором. Мамуля тоже советовала, так как её материнское сердце, верно, предчувствовало всё, что мне потом пришлось пережить. Андрюша же страшно сердился на меня, что у меня нет чувства материнства, и упрекал мою мать, зачем она вмешивается и даёт мне такие советы. Я очень нервничала. Лиза и нянька тоже всю ночь уговаривали меня отказаться и положиться на волю Божью. Я решила иметь ребёнка и послала доктору отказ, за что он меня похвалил. Андрей был счастлив и уверял меня, что он будет обожать своего ребёнка, которого так жаждал иметь, и что он будет обо всём заботиться.

Я помню, как меня тронул Андрюша, когда радостно и с глубокой нежностью он меня встречал у поезда в Ессентуках (куда он поехал заранее с папусей, чтобы найти нам дачу). Там мы провели дивное лето, вспоминая наше время жениховства и посещая все наши любимые уголки, связанные с разными воспоминаниями. В Ессентуках Добровольческая армия предоставила нам даровое помещение (каждому по комнате) и лечение. Все мы брали ванны, и Андрюша усиленно лечился, так что его нога перестала болеть и сохнуть (она была на семь см уже другой). С ним мы продолжали жить душа в душу, и теперь нас связывала ещё одна крепкая нить. Мне особенно хотелось иметь девочку, и мы решили, что назовём её Ириной.

Осенью перекочевали в Кисловодск, где жили в парке в гостинице «Астория». Кисловодский парк я не так любила, но мы здесь доканчивали всё своё лечение нарзанными ваннами. Из Кисловодска решили перебраться на жительство в Ростов, который тогда являлся центром Добровольческой армии. Папочка с Андреем поехали опять раньше нас, чтобы найти нам помещение, но, несмотря на все хлопоты и поиски наших и приказ Донского атамана дать помещение, так ничего и не добился.

Переполнение в Ростове было тогда невероятно, и нам так и пришлось жить с папой и мамой в одной комнате, в гостинице, на пятом этаже. Кроме того, у нас ещё каждую ночь ночевало несколько человек, которым некуда было деваться. Андрюша очень нервничал и всё время хворал. Доктор приходил ежедневно и не мог понять, что с ним. Тогда, вероятно, уже у него начинался туберкулёз. Температура стояла всё время высокая.

Я уже была на шестом месяце, когда заболела вдобавок мамуся. В один день её живот раздуло до невозможных размеров. Мы пригласили врача, который велел пригласить профессора Алексинского. Он дал письмо профессору Напалкову в корниловский военный лазарет, прося его на следующее утро сделать операцию, обещая сам присутствовать. Я послала Лизе телеграмму, но она приехала уже после операции, всё-таки застав ещё маму в живых. Вероятно, когда делали первую операцию, гной был плохо вытерт, и сделался рак. Мамуся наша умерла на третий день после операции, в страшных муках звала нас к себе, но нам даже не потрудились дать знать. Для нас всё это случилось так неожиданно и быстро, что мы все точно потеряли голову и не сознавали ясно, что случилось. Помню, папуся отправился в тот день первый рано утром к мамочке. Мы тоже решили поехать, не дожидаясь его возвращения, и застали его у подъезда сидящим на стуле. По его виду мы всё поняли и подняли его наверх. Когда мы приехали, то нашли её в гостиной. Она лежала голая с вылезшими кишками, так как швы все лопнули. В. И. собственноручно вырезал их и зашил живот, и только тогда впустил нас в часовню. И так закончилась жизнь дорогой моей мамочки в Ростове, где она похоронена была на Покровском кладбище, где никто никогда не ходит на её могилу. Маме было тогда 48 лет, она была почти на 17 лет младше отца и еще могла бы долго жить, но Господь решил иначе, и так и не суждено ей было увидеть тебя, моё сокровище, мой ненаглядный родной мальчик Котик!

Вскоре после смерти мамуси к нам приезжал Вова Добрышин, который тогда был в гренадёрском гвардейском полку. Он, вырвавшись из тюрьмы в Москве, искал нас, то есть встретив Лизу, разыскивал и искал нас по всем городам Кавказа, найдя наконец в Ростове. Андрей, глупый, опять ревновал меня к Вове, что очень меня огорчало, так как к Вове я относилась как к брату. Я выписывала Лизу и старалась их соединить, но она была расстроена смертью мамы и не захотела причинить горя мужу, который хоронил нашу маму, так как мы все растерялись тогда. Так она и не приехала, и они не увиделись. Вовочка, прожив у нас недели три, уехал в свой полк в город Николаев, где, как говорят, вскоре после приезда скончался от сыпного тифа. Рождество 1919 года мы встречали в поезде, так как пришлось бежать в Екатеринодар. Творилось что-то кошмарное. Учреждения давали громадные взятки, чтобы прицепили паровоз, а остальные должны были спасаться, кто как может. Папусю так и не приняли в наш вагон, и я страдала, незная, что с ним, но на пути мы встретились, его кто-то принял в свой вагон. У нас было всё битком набито, и лечь было невозможно. У меня во время дороги начались страшные боли в животе, и я боялась, что рожу в дороге. Разыгрывались душераздирающие сцены. Приходили раненые, умоляя коменданта поезда их взять, одна мать при мне стояла перед ним на коленях и со слезами просила взять её раненого сына, который в противном случае застрелится. Но у нас буквально не было места, и никто не был взят. Многие раненые шли пешком, кто хромал, кто на костылях. Никто не хотел оставаться с большевиками, и все ушли, кто только мог передвигаться.

Мы ехали дней пять до Екатеринодара, где меня прямо с поезда отвезли в частную лечебницу доктора Хацелевича. Я, отлежавшись и подлечившись там, пришла в себя и перебралась в крошечную комнатку, где нельзя было совсем двигаться. В Екатеринодаре тоже было плохо с квартирным вопросом, и папуся жил в такой же конуре отдельно. Андрей занимал большое место, был начальником особой части при Верховном Главнокомандующем, где велась пропаганда и т.д. У нас до последнего времени был денщик, который жил и столовался у Андрея на службе, но всё делал дома. Андрюша не позволял мне работать и ничего делать. Я очень нервничала, видя, что казаки изменяют и переходят на сторону большевиков, и чувствовала, что скоро всё рухнет. Помню, под Новый год ожидалось выступление казаков, и все офицеры с ружьями ходили по городу и несли охрану. Я просидела одна и проплакала всю ночь.

20 января старого стиля у меня родился сын Николай - ты, мой ненаглядный мальчик. Роды у меня были очень тяжёлые, сухие, так как воды все вышли раньше, и я сильно мучилась и страдала. Вечером начались такие схватки и боли, что я умоляла Андрея меня застрелить, и тот, несчастный, рыдал и рвал на себе волосы, не зная, что делать и как мне помочь. Наш денщик был послан за извозчиком, но прошло слишком долго, и он не возвращался, тогда Андрей тоже отправился на поиски и только под утро привели извозчика и едва-едва успели меня довезти до военной больницы. Через полчаса, часов в шесть утра, родился Коля. Хотя я больше ждала девочку, но тут я сразу увидела тебя, красивого и похожего на ангела. Я сразу почувство¬вала, как велика моя любовь к тебе. Это была уже материнская любовь, которую могут понять только матери, и то, я думаю, не все. Ты родился замечательно красивым, в противоположность всем детям, которых я раньше видела и которые поражали меня своей уродливостью и краснотой. У тебя же был чудный румянец, на головке были густые чёрные волосики, ресницы били громадные и брови чёрной полоской оттеняли дивные синенькие глазки. Ты был вылитый портрет своего отца. Я прямо не могла оторваться от тебя и обожала тебя с каждым часом и минутой всё больше и больше. Андрюша и папуся приходили утром, а первый, кто пришёл меня поздравить и кого ты увидел из людей, - это дедушка генерал Каульбарс, которого я очень любила.

Ты был очень нервным и беспокойным ребёнком. Ночами не спал, плохо кушал и кричал целые дни и ночи. Мы с Андрюшей очень волновались и часто вместе плакали, так терялись от твоего крика. Когда я приехала домой, я боялась тебя пеленать и купать. Ты был до того худенький и слабый, что я боялась тебя сломать. Купал обыкновенно всегда тебя Андрюша, и часто прибегал со службы посидеть с тобой, и посылал меня в это время погулять. Андрей был очень нежным отцом, не переставал любить и меня, но это счастье было, к сожалению, не долго. Большевики были уже близко, и надо было бежать.